| Моя работа в краевой больнице не ограничивалась стационаром. Приходилось работать и на консультативном приеме в поликлинике и ездить в районы и города края в плановые и экстренные командировки. Их было немало. О плановых командировках я расскажу позднее. А вот об одной экстренной мне бы хотелось рассказать поподробнее. В отделение санитарной авиации поступил вызов из одного дальнего района. Просили прибыть на консультацию инфекциониста и терапевта. Полетели мы вдвоем: инфекционист (ассистент кафедры) и я. Не буду описывать подробно полет - это очень неэстетично, к сожалению, я очень плохо переношу полеты на АН-2. Как бы то ни было, почти живой, я добрался наконец до больницы.
Здесь мы застали довольно жуткую картину. Перед нами предстала пятнадцатилетняя девочка, изможденная до предела, невероятно худая, бледная, вся кожа покрыта геморрагической сыпью, которая местами сливается в крупные очаги. Девочка часто дышала, частота сердцебиений - до 130 ударов в минуту, из-за слабости она даже говорила с трудом. Рядом сидела мать, на лице ее застыл нескрываемый ужас, она держала девочку за руку, как бы стараясь удержать уходящую из нее жизнь. Из рассказа врачей мы узнали историю болезни. Примерно полтора месяца назад девочка заболела тяжелой ангиной с лихорадкой до 40о. У нее и раньше нередко бывали ангины с довольно высокой температурой, однако такой тяжелой еще не было. Больной назначили антибиотики и сульфаниламиды в обычных дозах, назначаемых иногда до сих пор при ангинах. Горло болело в течение недели, затем перестало, но лихорадка, несколько снизившись через два-три дня, затем вновь усилилась, приняла временами гектический характер, стали болеть (но не опухать) суставы, мышцы, пропал аппетит.
Лихорадка продолжалась вплоть до настоящего периода. Нельзя сказать, что местные врачи спокойно взирали на эту картину. Они в меру своих возможностей старались установить диагноз и оказать помощь. Учитывая клиническую картину, они постарались исключить острые инфекционные заболевания (исследовали кровь на тифы, гемокультуру), постоянно исследовали кровь и мочу. А картина крови становилась все хуже и хуже: нарастала СОЭ (к нашему приезду достигла 70 мм/час), постоянно определялся лейкоцитоз 15-20*106/л с резким левосторонним сдвигом вплоть до миелоцитов (что послужило возникновению предположения о лейкемии); постепенно стала нарастать анемия (до 60 г/л) и тромбоцитопения. В моче появился белок и эритроциты. Так как продолжалась лихорадка, постоянно назначались антибиотики во все возрастающих дозах, пытались их менять, но чем больше девочку лечили, тем ей становилось хуже. В конце концов врачи отчаялись. Какие только заболевания не предполагались! Мнение склонилось к септицемии (на что были серьезные основания) или к какой-то геморрагической инфекционной лихорадке. Еще в большем отчаянии была мать: видеть, как на твоих глазах угасает ребенок, мало кто может вынести. На этой почве стали возникать конфликты с медперсоналом.
Прилетевшая со мной специалист по инфекционным болезням практически сразу исключила свою патологию и предоставила возможность отличиться мне.
Помимо общей клинической картины, описанной выше, у девочки отмечалось очень низкое АД, увеличенные (нерезко) печень и селезенка. На меня взирали и врачи (несмотря на поздний вечер, собрались все, и никто не ушел), и особенно мать как на спасителя. Я долго думал, вновь и вновь читал историю болезни и, понимая, что от меня ждут какого-то решительного слова, сказал: "Давайте все, что девочка получает, немедленно отменим и назначим 50 мг преднизолона". - "Как отменим?" - закричали чуть ли не хором присутствующие. "Ведь, если у девочки сепсис, то это ее погубит, тем более, если мы дадим преднизолон!" Я ответил, что не считаю это заболевание сепсисом, а думаю, что это тяжелая форма лекарственной болезни. На лицах врачей было написано глубокое сомнение, а мать прямо-таки стала смотреть на меня как на врага: "Если она умрет, - сказала она, - вы все за это ответите". Я сказал, что беру ответственность на себя, а утром мы вызовем санитарный самолет и транспортируем больную в краевую больницу. Должен сказать, что я провел одну из самых тяжелых ночей в своей жизни: хотя я и склонился к этому диагнозу, но стопроцентной уверенности в этих условиях у меня быть не могло. Я думал и о том, что слова матери являются отнюдь не пустой угрозой. В течение ночи она неоднократно заходила ко мне в ординаторскую, и у меня сложилось твердое мнение, что у нее накопилось много претензий к медицине вообще. Наутро впервые за последние недели температура была всего 37,1 градусов и девочка попросила есть! Я перевел дух. Самолет за нами прилетел часов в 11 утра и мы благополучно добрались до Барнаула и краевой больницы. К. и Матвей Львович немедленно посмотрели больную и, к моей радости, согласились с моим мнением относительно диагноза и лечения. Уже вечером температура была нормальной, не повышалась она и в последующем. Исчезла довольно быстро геморрагическая сыпь, стали быстро улучшаться показатели крови, короче, через 2,5-3 недели девочка была почти совсем здорова и стала готовиться к выписке. Незадолго до выписки ко мне в ординаторскую зашли мать и дочь и обе со слезами стали меня благодарить и просить прощения за те слова, какие были сказаны при нашей первой встрече. "Вы же понимаете, в каком я была состоянии!" - сказала мать, дождавшись ухода дочери. Я, конечно, понимал, но ничего ей не сказал о своем состоянии той бесконечной ночью. Когда я вспоминаю этот случай, то думаю, что на некоем высшем суде, если он есть, мне зачтется эта юная жизнь в актив. И еще я сделал для себя вывод, что мы, врачи, не всегда умеем вовремя остановиться в своем "терапевтическом рвении". В дальнейшем я неоднократно убеждался, как важно вовремя остановиться в лечении, особенно, если оно не оказывает ощутимого и реального положительного эффекта.
|
|
